Наша станция на фотографии. Гора Дооб над ней, чуть дальше.

Дойти до Марса.

Это мечта такая. Мечта детства.
*
        Наша Станция располагалась у подножия невысокой, чуть выше 430 метров, горки по названию Дооб. На самой вершине этой горы стояла военная часть, морская, что-то там со связью вроде бы. Называлась "Марс". До кавычек нам в детстве дела не было, поэтому звали мы её запросто - Марс. Просто Марс. Ну и здесь, в рассказике будет часть именоваться так же, без кавычек.
*
       Время от времени спускалась с горы машина-грузовик. Из кузова  споро сыпались, одной рукой отталкиваясь от борта для прыжка, а второй придерживая бескозырки, упругие матросики в дивной форме. (Я и до сих пор считаю, что нет обмундирования красивее, чем морское, привыкла наверное в детстве).
*
       Наливали ребятки воду в большую цистерну, забирали из нашего малюсенького магазина привезённый для них хлеб и ещё что-то в мешках, да в занозистых деревянных ящиках. Мы суетились рядом. Разглядывали красавцев, задрав головы. Сходили с ума от зависти, если кому-нибудь из нашей станционной братии, доставалось подержать бескозырку, пока парни или отряхивались от дорожной пыли, или низко наклонялись над латунным краном, привинченным к ржавой трубе, попить свежей водички. Держали  счастливчики бескозырку двумя окостеневшими от счастья и ответственности руками, прижимая поближе к пузу или груди, как получится.
*
        А мы потом даже перед сном в кроватях ворочались, вспоминая как же сегодня повезло Лёшке, а он, гад, даже ленточку завернувшеюся не дал поправить, окрысился
*
- Не трожь!
*
Не тебе, мол, вещь доверили.
*
        Об этих ленточках у меня до сих пор в пальцах память осталась, какие они приятные на ощупь, не жидкие, плотненькие, и как по ним рука плавно скользила до самых золотых якорьков внизу. И окоём бескозырки такой крепкий, так надёжно на голову садился, как там и быть. Хоть и насовывали морячки их  на нас смеясь, шутовским манером, криво-косо-правь к носу, а вспомнить сладко, будто награда.
*
       Когда матросы собирались в увольнительную в город, то на них были фланки, тёмно-тёмно синие, очень приятные на ощупь, это если по рукаву украдкой погладить, стесняясь насмешливого взгляда обладателя этой рубашечки. И чёрные брюки флотские, с клапаном, застёгивающимся по бокам талии. Наглажены были они так, что казалось возможным обрезаться о наведённые стрелки. Чёрный широкий ремень с сияющей бляхой. На бляхе якорь внушительно, объёмно выдавлен. Грубые башмаки, зато зеркально начищенные. И красота красот у ворота -гюйс, воротник матросский голубой с тонкими белыми полосками по краю, углом на груди расходящийся, а за плечами ровным полотном, и тельняшка в вырезе  фланки и уголков воротника. Все пуговки, что наружу - желто-металлические и тоже с якорьками. Роскошь!
*
       А по хозяйственным нуждам приезжали они в робах. Это такие штаны и рубаха свободные, вроде бы как из парусины сшитые. От стирки они сильно линяли и чем старше становились, тем казались светлее и взгляду приятнее.
*
        Года это были вторая половина пятидесятых - начало шестидесятых, служили мальчишки сначала семь, потом, вроде бы, пять лет, а уж ещё потом - четыре года. Но для нас - пяти-шестилетних эта была целая большая жизнь. Поэтому привыкали мы к матросикам, как к своим поселковым. Всех знали по именам и характерам. Станция была для них перевалочным пунктом. Из города, в город, за водой, за продуктами, а нас не обойти.  Поэтому и местом ожидания машины, и местом сбора были дубовая рощица у электростанции и мастерских, или площадка между гаражами и мостом через речку Ашамба.
*
       Там мы их  и обожали тихо. В силу возраста мечтая о подобных не женихах, а братьях, или отцах. Там подслушивали их разговоры о девушках и службе. Любовались их формой и примерялись к ней, как бы на нас такая красота сидела.
*
       Сильно запомнился двухметровый мосластый крепкий смуглый матросик Миша. Очень мы его любили за доброту. Никогда этот морячок ребятню не отгонял и всем давал себя потрогать. Когда он перестал появляться под дубами, мы даже поверить не могли, что больше его не увидим, и что любой, хоть и очень долгий срок службы когда-нибудь, да кончается.
*
       Зная места ожидания, как разведчики знают свои пароли и явки, с горки, из Голубой бухты, стекались к нам на Станцию девушки, работницы санатория и местные жительницы. Ещё бы! Такие красавцы женихи здесь подолгу бывают! А от Миши они все просто пищали и впадали в простосердечное алощёкое смущение. Мы не ревновали. У нас с морячками были высокие отношения, не сю-сю му-сю.
*
       Вот изо всего этого и сформировалась общая мечта. Дойти до Марса. Посмотреть, как там живут наши любимцы, чем занимаются.
*
       Совсем недалеко от Станции была ещё и погранзастава. Так туда нас пускали запросто. В праздничные дни, демонстрировали на уличных оружейных столах сборку-разборку автоматов. Показывали концертики. Даже, бывало, кормили в столовой по распоряжению их начальника солдатской едой.
*
       Вот мы и думали так же задружиться с начальством матросиков и быть вхожими и на их территорию, с приятными для глаз, ушей и желудков последствиями.
*
        Мы принимали попытки добраться до вершины Дооба, который  так же называли Марсом, много раз. Надо было выйти с территории станции на её предгорных задах и пойти по дороге "выложенной белым щебнем". Ну, не выложенной конечно, а засыпанной белыми острыми мергелевыми камнями, которые так безбожно ранили ноги. Всё время вверх.
*
       Вокруг дороги прорезанный ею лесок из кизила, можжевельника, боярышника, грабинника с обеих сторон, изредка прерывающийся полянами и сходами к ним.
*
       Из самых интересных, справа по ходу - Учителева поляна. Вся покрытая колючей проволокой ежевики, противотанковыми ежами тёрна, а на подходах ещё и когтями держи-дерева. По краям одичавшие яблони и груши. В уютном уголке, рядом с ручьём - остатки жилища.
*
       Что за Учитель жил тут? Кого и чему он учил? Почему такой бедный имел он дом? Землянка просто какая-то! Папа с мамой,  собирая на поляне тёрн, ежевику или яблочки-дички для варенья, всегда внимательно осматривались. И папа, разглядывая развалины жилища, задумчиво говорил- Если здесь покопаться, много интересного можно найти.
*
        - А чего? Чего интересного?
*
суетилась я от предвкушения несметных сокровищ и чудесных тайн.
*
        - Ну как же чего, Ира. Здесь же человек жил. Значит предметы обихода, труда, монеты старые...
*
       Всё что сказал папа было - фигня. Кому нужны какие-то горшки-черепки, если вам пять лет? Кроме монет конечно.
*
       - Папка! А монеты золотые?!
*
       - Ну, это вряд ли. Откуда у лесного жителя золото...
*
Ну вот. Ну никакой загадки. Разве так можно. И я обижалась на этого неизвестного нищего Учителя. Уж мог бы закопать какую-нибудь драгоценность и намекнуть - картой ли, зарубками какими хитрыми на стволах деревьев. Ну никакой фантазии у людей. Уж хоть бы зеркальце како-нибудь в витой бронзовой оправе припрятал бы в сырой щели разваливавшейся стены, мне на радость.
*
        Так и шли мы, станционные ребятишки всё вверх и вверх по белой дороге, в надежде, что уж за следующим поворотом откроется нам въезд в сверхсекретную морскую часть с дивным именем Марс. И там нам конечно очень обрадуются и напоят водой, поскольку мы все вишнёвые и мокрые от жары и усилий. Посадят в тенёк, велят подождать. Большой Миша скажет
*
       - Вы тут пока посидите, а я с капитаном и коком поговорю, чем вас покормить можно.
*
И тут же позовут нас в столовую, как у пограничников, и накормят флотским борщом и макаронами по-флотски.
*
        А что? Такие случаи бывали, когда в нашу бухту Рыбачью заходил морской охотник. Одно время очень часто заходил. И мы так сдружились с экипажем, что нас стали запускать в кают-компанию и подкармливать.
*
       Какие же патриархальные времена тогда стояли на дворе!
*
       Я очень сильно задружилась с одним матросиком - Володей. Он, видимо,был из большой деревенской семьи по которой скучал. Сажал меня на лавочку в кают-компании расплетал, козой точащие косички, расчёсывал заново, и аккуратно заплетал, предварительно погоняв скомканные  атласные ленточки по металлической трубе ножки стола, от чего бантики становились, как глаженные. Как-то раз, во время этого действа вошёл в кают-компанию скользящий матрос и неопрятно развалившись напротив нас,  широко раскинув ноги и руки, что-то насмешливое и скабрезное, видимо, сказал. Володины руки враз стали жесткими
*
        - Думай, что говоришь при ребёнке. Выйди отсюда немедленно!
*
Неприятный детина тут же поднялся и вымелся. Из чего я сделала вывод, что моего друга Володю "все уважают".
*
       На память об этой дружбе осталась у меня фотография, подписанная
*
        - "Иринке от дяди Володи. Голубая бухта 1960 год"
*
       И воспоминания, как тщательно взрослый приятель протёр мне старые ботиночки, поправил воротник пальто, и аккуратнее подладил беретик перед съёмкой. А вот кто снимал - уже не помню.
*
       В очередной приход морского охотника на стоянку к нашему причалу, Володя вынес фотографию, погулял, поболтал со мною, а потом очень серьёзно, как со взрослой, попрощался, сказав, что служба его заканчивается и больше мы не увидимся. Так и исчез навсегда из моей маленькой жизни хороший человек - матрос дядя Володя.
*
       А команда станционных ребятишек всё ползла к Марсу, не подозревая, что идёт по местам заселённым раньше адыгейскими племенами, оставившими здесь свои захоронения разных времён. Горшки с кремациями, на один из которых, разбитыми зубцами горлышка выступающий не поверхность дороги, я устав, с маху села. Так мы его и нашли. Внутри были фиолетоватые пережженные остатки костей, свёрнутая в кольцо сабля или нож, не очень было понятно что, и разные металлические детали, колечки, как потом объяснили музейные работники, мелочь из лошадиных прибамбасов, детали уздечки что ли.
*
       Позже, бульдозер, пробивающий в наших местах пожарную лесную дорогу, вскрыл захоронения в каменных ящиках, сложенных из крупных плит. Страшненько же было смотреть на череп, глядящий на нас из такого укрытия. Кроме скелетов в могилах ничего не было, хорошо постарались давние гробокопатели. Костей человеческих в ту пору мы много на Станцию натаскали, собирали их во дворе у химсклада. Но потом у одного из отцов кончилось терпение и он, сложил все эти неумные и неуютные игрушки в мешок, отнёс в лес и закопал незаметно.
*
       Показывали нам знающие люди и насыпные курганы, расположенные слева от дороги к Марсу, перпендикулярно ей, длинной цепочкой тянувшиеся к обрывистому берегу моря. Говоря, что копаться в них бесполезно, поскольку все они уже проверены щупами и пусты. До нас всё подняли из них. Ещё в начале 20 века.
*
        А один раз было так - возле дороги на Марс стали готовить большую поляну под посадку грецких орехов, и когда подняли самый верхний задернованный слой земли, обнаружилось, что всё поле являлось  подземным хранилищем огромных округлых горшков, в которые запросто мог залезть человек.
*
       Раньше мы такую могучую керамику видели только в  нашем городском Геленджикском музее. Экскурсоводша говорила, что это для хранения зерна.
*
       Мы там  на поляне конечно здорово полазили. Каждый облюбовал себе горшок и обживался в нём. Фантазировали, как бы было здорово спрятаться всем сразу на поле, а когда кто мимо пойдёт - выскочить из-под земли. Вот бы испугали! Да и выкопать пытались хоть одну ёмкость, но не получилось ничего, уж очень много надо было труда и навыков применить. Сейчас на этом месте поднялись  деревья грецких орехов. Называется бывшая поляна теперь - Ореховая роща на Дообе.
*
       А недалеко от нашей дороги на Марс, внизу склона Конторской  щели, в самом узком её месте, располагался старый замшелый родник, носил название - Черкесский. Яма его была красиво и аккуратно выложена камнями по полусфере. Кто это сделал и когда - история не сохранила. Весной вода переливалась через край и прозрачным ручьём бежала в сторону Станции, вдоль огородов сотрудников.
*
       Взрослые часто делали у Черкесского родника шашлыки. Хорошее было место. За родником сразу начинался пологий склон и так удобно было на нём располагаться полулёжа. Как-то друзья и мы отмечали там день рождения отца и кто-то нашёл мужские старые часы, долго пролежавшие. Они были тут же подарены отцу.
*
       А хороший папин  знакомый - инженер Маракуев, большой любитель мотоциклов, и единственный в те времена среди знакомых обладатель кожаного комбинезона для езды, говорил
*
       - Здесь надо бы хорошенечко порыться. Больно место приметное. Можно и клад найти.
*
        Наверное он имел ввиду  хозяйственную металлическую и керамическую утварь адыгейских племён, согнанных с приморских территорий ради спокойствия великой Державы. Уходя, горцы закапывали кое-что. А ещё они оставляли свои сады. Не убивали плодовые деревья.
*
        Много приятных воспоминаний осталось об этом старом роднике, а самого его уже нет. Снёс его по незнанию своей огромной машиной бульдозерист, бивший противопожарную дорогу в  приморские щели. Не местный был человек. Потом он говорил
*
       - Хоть бы сказал кто, что там родник! Два метра в одну сторону, два в другую - экая важность! А я не знал.
*
       В этом месте на пожарной дороге всё время лужа. Там он где-то значит, Может жив ещё?
*
       А однажды, всё тот же, работавший на горе будьдозерист, выворотил, террасируя склон, чуть ближе к морю, огромную неразорвавшуюся авиационную бомбу. Услышал скрежет справа, заглушил машину и вылез посмотреть. Как он только не поседел увидев на огромном ржавом металлическом яйце свежие глубокие царапины от его переднего ножа-резака. И как продолжил свою работу после этого.
*
       Рабочий сообщил властям, и не только, видимо, им одним. Потому что весть разнеслась, и на гору хлынули экскурсии любопытствующих местных. Не сказать, что такая бомба для наших мест особая редкость. Сильно бомбили немцы  окрестности Новороссийска и Геленджика. Много таких сюрпризов в земле. Даже около двора одного геленджикского знакомого лет двадцать лежала похожая штукенция,слегка выглядывая. Боялись её трогать, поскольку весь квартал могла разнести в случае неудачи. Но вот то, как жив  работяга остался, вывернув и процарапав вдобавок эту чертяку, интересно было всем. Вот и ходили, глазели на  бомбу и свежие глубокие царапины на ней.
*
       И мы, дети, конечно же там паслись. Примеривались,как эта штука может нам пригодиться.
*
       Хорошо, что её взорвали вскоре. Никуда не повезли, прямо на месте разобрались. На Станции от взрыва чуть все окна не вылетели, так грохнуло.
*
       Мальчишки наши до таких военных трофеев шибко любознательные были. Вечно рылись на горе, искали приключений. Одно такое приключение сын знакомых прямо домой принёс. И что бы родители не заметили, спрятал в ящик с углём на дворе. Снаряд не разорвавшийся - в уголь! Вечером пошёл отец уголька принести, в печь подбросить, а на совок снарядик и скатись. Хорошо что заметил. А то дома бы не досчитались. И семьи горе-сапёра-минёра.
*
       Много чудес хранила вокруг себя Дорога на Марс.
*
        В самом её начале, только чуть выше Станции подняться, слева в лесочке заметны были остатки окопчиков небольших и землянки. Местные нам говорили, что, вроде бы стояли там в войну девочки-зенитчицы, и вроде бы погибли две из них при авианалёте. И как-будто похоронили этих девочек на месте поселкового кладбища, с чего оно и началось. Не знаю, правда ли это, документов не видела, хоть и искала.
*
        А если правда, то жалко, что не осталось от тех молоденьких зенитчиц могилки, что бы прийти и погрустить над ней, и сказать им спасибо, и цветочки положить лесные.
*
        Вот сейчас устало поблескивает передо мной, на компьютерном столике медаль "За победу над Германией". Братишка с другом нашли её в тех самых обвалившихся и заросших травой окопчиках. Ушко обломано, верхней части, ленточной, нет. Это конечно никакое не доказательство, мало ли кто её там потерял. Но вопрос, - а вдруг это кто-то из выживших зенитчиц приходил проведать место своей службы?..
*
        А мы так ни разу и не добрались до самой вершины Дооба. Так и не побывали в гостях у наших матросов. Только однажды, на Девятое мая середины шестидесятых, когда опять стали праздновать День Победы, довёз нас туда после митинга у Братской могилы на Тонком мысу, на своём газике, самый добрый из станционных директоров - дядя Луч. Я не шучу, Луч это имя.
*
       И мы увидели надёжно закрытые ворота с якорями в ромбах, и изгородь, извиваясь убегающую от ворот направо вниз и налево вверх по склону.
*
       Луч Михайлович притормозил, стал потихоньку разворачивать директорского "козлика", но навстречу нам никто не вышел.
*
       Так и осталась в голове эта мечта - дойти до Марса.
*
       А недавно брат сказал мне, что сейчас сидят там на территории два старых прапора и караулят флотское добро. Матросиков в  их команде нет совсем.

Чужие окна

       В детстве я была очень любопытной. Больше всего на свете мне нравилось тащиться домой из школы, разглядывая всё, что попадалось на глаза. Для новых впечатлений и открытий,  я ходила всё время разными дорогами, по сложным изломанным маршрутам, выбор которых был определён съедающей меня жаждой новых ощущений и знакомств.
*
         - А что там?
*
         - А вот здесь я, кажется, ещё ни разу не была!
*
         - А что это они делаю
*
         - А что этот дядька сказал? Я никогда такого не слышала.
*
         - Вот это черешня! Везёт же людям!
*
Короче, побудительным мотивом моим шляниям после школы было ротозейство.
*
         Зрителем я была благодарным и себе на уме.  Если видела что-то необычное из людских проявлений, никому об этом не рассказывала, всё потихоньку перемалывала, сама этого не понимая, и опускала в какие-то глубокие кладовые памяти.
*
         Маму  очень сердили поздние приходы из школы, и то, что я время от времени совершенно уходила в себя, вспоминая «этапы большого пути» и события их сопровождающие.
*
        - Ну, скажи мне, где это можно шляться столько времени?! Ты же вся промокла, ведь дождь идёт с утра!
*
или
*      - Почему мне говорят, что тебя видели в Солнцедаре? Что ты там делала?
или
*         - Где ты опять витаешь? О чём ты  думаешь? Смотри, у нас в посёлке была такая женщина – задумывалась, задумывалась, а потом с ума сошла. Спустись с небес на землю!
*
         Понятно. Мама горячилась. Она очень волновалась за меня. Настолько мы умудрились с ней быть не похожими друг на друга внутренне, что просто беда. Конечно, ей в детстве и в голову  бы не пришло шляться где-то под дождём, не знамо что делая.
*
         Я давала слова и маме и себе, что больше ни-ни, что сразу домой. Я честно старалась её радовать. Но проходило какое-то время и меня опять тянуло в экспедиции.
*
         И я опять шла «таскаться»…
*
         Школа наша начальная, стояла на длинной, подъездной к посёлку Голубая Бухта, улице, которая сейчас  называется Пограничной, а как она называлась тогда, и называлась ли как-то вообще – не знаю.
*
         По двору  вокруг школы, тряся изо всей силы над головой рукой с коровьим колокольчиком (боталом), пробегал дежурный, дребезжа надтреснутой музыкой у всех трёх имеющихся в здании дверей,  что бы услышали все классы.
*
         Ну, наконец-то! Всё. Баста! Кончились уроки. Свобода.
*
         Неловкими, нетерпеливыми руками, вся сведённая напряжением спешки,  я засовывала в ранец учебники с тетрадками. Эх, забыла вложить назад в тетрадку промокашку, да ладно, сойдёт и так, суну рядом, промокашка въезжала в отделение ранца собираясь в гармошку и мнясь.  В пенал кидала перьевую ручку с металлическим пером «звёздочкой» (другие не разрешались. А так нравилось пёрышко-«уточка», с носиком, так удобно им было писать, такими толстенькими ровненькими получались завитушки букв!  Но оно не давало при повороте волосяную линию, и поэтому было запрещено в начальных классах).
*
         Рывками хватала и сбрасывала в открытую пасть  менее деликатные предметы – перочистку из разноцветных суконных лепестков, скрепленных общим швом,  прозрачную (красоты необыкновенной по тем временам) рыбку-точилку, одновременно напоминающую и леденец и рогатку. Простой карандаш, двуцветный сине-красный карандаш, счетные палочки, скомканный носовой платок…  Всё вроде бы. Хлопком руки посылала со спинки рюкзака болтающуюся крышку, щёлкала запорами. Собрано.
*
         В маленький сатиновый мешочек, висящий на ручке сумки опускала прозрачную, зеленоватого стекла чернильницу-непроливайку с чернилами. Непроливайка-то она непроливайка, но если увлечёшься и шуранёшь  посильнее, то из конуса кратера всё же выплеснется фиолетовый протуберанец и изгадит всё вокруг так, что мама не горюй! Хорошо ещё, что в нашей сельской школке не требовали  «сменку», то есть вторую обувь, а то бы ещё один мешок на горб.
*
         Из класса, по коридору с  печкой-голландкой, отапливающей три учебных комнаты из четырёх, я выскакивала на крыльцо, таща ранец за заплечные ремни. Останавливалась на минутку в раздумьях, как идти, оглядывала весёлый театр послешкольных  военных действий.
*
         Тут события развивались по схеме – кто во что горазд.
*
         По идее – все или ждали  пригородного автобуса номер три, заберущего нас вниз к морю в Голубую Бухту и Солнцедар, или  уже шли  домой пешком. Но на самом деле всё бурлило, кипело, крутилось и жило самостоятельной от ожидания автобуса и пути домой, жизнью.
*
         Орали, носились и били друг друга портфелями мальчишки в серых мышастых формах, брюках и гимнастёрочках с широкими, с бляхой,  ремнями, туго подхватывающими мальчишеские талии и делающими низ гимнастёрки похожим на пышную коротюсенькую юбочку.  Летели с голов  военного обличия фуражки с ученическими кокардами и лаковыми козырьками. Кто-то из пацанов послабее уже ныл, кто - то уходил со двора всё время настороженно, по-волчьи оглядываясь, кто-то,  разбившись на дуэты, трио и квартеты,  играл в коробки (это кто ловчее кинет на землю спичечный коробок, в зависимости от того, как он приземлялся, на плоскость, ребро или попку, то есть короткое ребро, начислялись баллы), в «монетку», в «пристеночек», квартетами и больше гоняли ногами мячик.
*
         Субъекты особо раннего развития фигуряли перед сидящими под старым ясенем на лавочке автобусной остановки девчонками. Девчонки делали вид, что им неприятны приставания и выпендрёж пацанов,  и поэтому   при каждом маленьком поводе спешили продемонстрировать своё презрение к юным обольстителям громкими криками
*
         - Дур-р-а-к!
*
         -Тебе что, делать нечего!?
*
         - Отвали!
*
         - Отвали, я сказала!
*
         - Ты больной!?
*
         Одни девчонки пищали, другие чинно беседовали парами, делая вид, что их не касаются глупости пацанов, третьи, фыркая, как возмущённые кошки, отходили от приставох подальше. Обязательно были сорящиеся ученицы, решающие острые   девчачьи проблемы. Тут в ход шли вредность, насмешки, обзывания. Излюбленным обзывательными словами у девочек, к себе подобным, тогда были
*
*        - Крыса!
и
*      - Ненормальная!
*
        Кто-то, пристроившись на самом конце лавочки, и повернувшись лицом к заросшему оврагу, разворачивал и ел свой маленький бутербродный обедик, ничего не замечая вокруг.
*
        Слева от дорожки  к школьной калитке, в песочнице, радостно гукая, широко раскинув толстые ноги, обсыпала себя песком из  детского ведёрка толстенная тётка – местная поселковая дурочка. Сколько ей было лет - не знаю, для нас, учащихся начальной школы, она казалась совершенно взрослой. Всё, что должно было вырасти у девочки –  давно выросло, и она сидела, грузная, сисястая и абсолютно безобидная, если её не задевать. Когда  к ней приставали, дразнили - очень гневалась, краснела, вскакивала, размахивала руками, норовила толкнуть обидчика, по-пароходному трубя вместо слов. Я её никогда не трогала и даже старалась не смотреть, - как-то страшно было, неприятно и очень жаль её.
*
        На вопрос ошарашенных таким зрелищем при школе, людей
*
        - А это ещё что у вас тут такое?
*
        наши учителя смущённо разводили руками и ссылались на районо, по приказу которого эта девица всё ещё числилась в школе ученицей первого класса уже который год. Спецзаведений вблизи не было,  образование должно было быть общим, без исключений, для всех,  дом её родителей был  совсем рядом. Вот и сидела в школьной песочнице, с жестяным совочком и облупившимся синим ведёрком эта радующаяся каждому камушку и цветочку, каждой игрушечке, тётя-младенчик.
*
        Обогнув кучу  броуновски носящихся,  потных, багроворожих пацанов, со сбившимися пионерскими галстуками, и шурнув, взвизгнувшую калитку, я выходила на улицу к автобусной остановке, и, поискав глазами, и найдя, предлагала Натахе пойти пешком, но она соглашалась редко. Моя подружка очень любила добираться домой на автобусе.
*
        Ну, нет, так нет. Перейдя улицу, я ныряла в первый переулок напротив школьного двора. И, оказавшись одна, тут же забывала про дом, маму, Натаху, дружочка Саню. Всё это мне заменял подувший в лицо «ветер дальних странствий», ветер бродяжничества и, казавшееся поначалу бездумным, острейшее любопытство к чужой жизни. Только став взрослой я поняла, сколько информации о том давнем времени начала шестидесятых годов, отложилось в моей детской голове.
*
        Окна. Чужие окна.
*
        Они манили меня как магнит. Так интересно было, идя по узким маленьким переулочкам, топча ногами никогда не знавшую асфальта  мягкую дорогу между частными домиками, подходить и разглядывать  самодельные выставки между двойными зимними рамами, и всё то, что можно было увидеть в глубине маленьких «залок», как часто назывались  приукрашенные парадные комнаты.
*
        Для всех домов было два общих правила – между стёклами всегда лежали дорожки ваты, а на вате всегда стояли рюмки с солью. Всё остальное зависело от желания хозяйки и от её представления о настоящей красоте. Между тётушками соседками разворачивались настоящие соревнования – кто красивее оформит межрамное пространство.
*
        Но всё же разумность и экономия брали верх, и окошки оформлялись  бросовыми,  выбракованными из комнат и кухонь вещицами.  Часто стопочки, стаканчики, рюмочки с солью, попарно симметрично стоявшие на ватной подстилочке, были с выщерблинками или трещинками, но они так симпатично утопали в белом пухе, так искрились тяжёлой сероватой солью, что всё равно вида не портили, а наоборот, придавали целесообразности всему остальному накрученному вокруг них. Соль собирала влагу и немного защищала комнаты невысоких домиков от сырости. Все остальные предметы были чисто дизайнерскими изысками старушек хозяек.
*
        Вата обычно выкладывалась меж окон не тонкой полоской, а пушисто взбито, на манер валика, или длинного сугроба. Этого казалось бабулькам мало. И поверх ваты или крошилась для поблёскивания слюда, или резался на мелкие искры целлофан, сияющий, как льдинки наста на снегу, или толклись в крошку старые битые ёлочные игрушки и потом высыпались на эту белую дорожку. Мне очень нравилось. Выглядело весело.
*
         Но оставалось место, и поэтому на вату, кто во что горазд, ставили старенькие статуэтки со сколами. Из одних окон на меня смотрели пионерки пятидесятых годов с плечиками фартучка в виде округлой волнистой пелерины, с аккуратно заплетённой косой, схваченной черной лентой, из других, мне задирала с круглой подставочки свою бессмертную ножку костяная балеринка в белой пачке. Про балеринку я знала, если поднесёшь к ней прилагающийся прямоугольник с зеркалом из набора, она начнёт крутиться в ту сторону, куда я веду зеркальце, потому что на задней стеночке прямоугольника приклеен магнит, а в подставочке – круговая железка.
*
       Очень часто на окнах посёлка стояли семьи оленей из шероховатой керамики. Олень мама с ищуще повёрнутой головой. Гордый марал-отец, высоко и напряжённо держащий голову.  Детки оленята, из них – кто стоит и щиплет травку, кто лежит, красиво подобрав лапки с копытцами. Все на индивидуальных подставочках. Разрозненные, с отбитыми хоботами слоники из мраморного набора "Семь слонов на счастье", резиновые куколки пищалки, потрескавшиеся от возраста.
*
        Почти у всех, среди межрамных украшений лежали расколотые ёлочные игрушки или рассыпавшиеся стеклянные бусины. Блестят, выкинуть жалко, а на окна в самый раз. Ещё бывали вырезанные из журналов или  с конфетных коробок цветы, их тоже красиво раскладывали на белом фоне ваты.
*
        Нравилось мне всё это разглядывать, просто страсть как! Я так забывалась, прилипая глазами к окошку, что не замечала, как постепенно отклоняясь от вертикали упиралась в него лбом. Бывало  прогоняли, тогда я уходила смущённо и беззлобно, понимая, что не совсем права, надо бы поосторожнее быть, тогда и увидеть можно побольше!
*
        Ведь витринкой между рам красота не заканчивалась! Были ещё изумительные занавесочки на окнах, коротенькие задергушки на  полвысоты стекла, чаще всего кропотливой ручной выделки «ришелье», реже «мережки», бывали задергушечки вышитые гладью. Тут только разглядывай. Сколько труда, сколько глаз, сколько терпения надо было иметь, что бы такое сделать. Да и соблюсти эти произведения ручного искусства тоже стоило усилий – постирать аккуратно, не дёргая, как простое грубое бельё, посинить в меру, что бы лишь отдавало в голубизну, накрахмалить так, что бы красиво топорщились, а не висли соплёй, отгладить тяжеленными старыми утюгами, то угольными, то печного нагрева цельного литья, и так, что бы не прогорело, не пожелтело, осталось ослепительно белым.
*
        За задергушками «ришелье» висели ночные длинные занавески. Шиком считалось  (и я была с этим абсолютно согласна) иметь плюшевые плотные одноцветные занавески (вишнёвые, ярко-синие, бутылочно-зелёные) с «бамбошками» - плюшевыми шариками закреплёнными по краям полотна на  толстых  коротких шнурочках. Шарики чудесно висели и забавно покачивались от движения воздуха. Это была настоящая красота! Но сколько я не подъезжала к маме с предложением обзавестись такими «ришелье» и «плюшами», мама была тверда
*
         - Ну что ты, Ира, это же ужас какой-то, старомодно, смешно. Ты где этого насмотрелась? Опять «хатки считала»?
*
       Так же мама была категорически против моего предложения немедленно обзавестись чудесными горшочными цветами шлюмбергерой и фуксией. У бабусек на внутренних подоконниках, или на высоких жардиньерках-подставках поближе к свету, они так красиво цвели, правда, назывались по-народному декабристом и ещё кем-то. «Научники», к подвиду которых относилась и моя семья, в те шестидесятые годы держали в квартирах традисканциии разных размеров, очень уважали настенные кашпо, слово это было новое, звучало красиво. И ещё у наших мам были в моде алые бархатные колокольчики с нежными ворсистыми листьями. В одном из таких цветов я подговаривала своего маленького брата поискать Дюймовочку, брат сопел, пыхтел, но не вёлся.
*
        В своих путешествиях, подглядывая чужую жизнь, я, видя много одиноких бабулек в маленьких домиках, я не понимала, что это всё или вдовы Большой войны, или так и не вышедшие из-за неё же замуж, тётки помоложе,  которые сами за себя в ответе, помощи ни  откуда не ждут, лишь бы не мешали.
*
        Наверное, из-за этих своих одиночеств они и обставляли свой быт с такой тщательностью и просто театральностью (на мой  взгляд). И это  пленяло и притягивало детские глаза.
*
        Внутри  маленьких поселковых домиков,  турлучных,  саманных, из дикого камня, в небольших комнатках помимо украшенных окошек и цветов перед ними, было ещё много интересного.
*
        Ну, во-первых, кроме цветов красивых, но бесполезных, у каждой бабульки обязательно был алое.   Назывался он - алОй, или столетник, а рос почему-то исключительно в старых эмалированных синих, зелёных, фиолетовых  кастрюлях, пугая меня своей жуткой некрасивостью, похожестью на семейство запаршивевших крокодилов с шелушащимися плёнками кожи. Второй,  страшненький, но очень ценимый хозяйками цветок звался «доктором» и забавлял меня тем, что сам воспроизводил на своих листьях деток и кидал их вниз на землю горшка, то есть был живородящим, по - моему, научно он назывался колонхоэ. Этими цветками бабульки очень гордились и чем огромнее, мясистее они были, тем приятнее бабке. Такая аптека на каждом окне.
*
        Летом, берясь за ручки кастрюль, старухи с кряхтением выносили обоих своих лекарей, и Алоя, и Доктора на двор, что бы дать им длительного природного моциону. Приспосабливалась табуретки, и на них эти панацейщики пляжились под солнцем.
*
        Конечно, в каждой халупке должна быть кровать. В  Голубой, у бабусек, тогда было два типа спальных мест – кровать с никелированными спинками и кушетка, называемая лежанкой. И то и другое содержалось очень тщательно и имело много украшений. Во-первых, ложе обязательно должно было быть пышным, высоким, не чахлым. В самом низу старый матрас, может быть даже соломенный, на нём сверху поновее, выше всех – перина, взбиваемая, ухоженная. Обязательно в плотно зашитом парусиновом чехле. Любовно проветриваемая по теплу на заборе. Вещь статусная. Между слоями матрасов засовывали бабуськи  всякое ещё распоротое старьё, которое и выкинуть жалко, а вдруг пригодиться, и деть некуда. Вот и получались лежбища слоистыми, и значительными.
*
        Аккуратные хозяюшки на разлюбезную перину стелили на день простынку с подзором, то есть с подшитыми к ней по всей длине кружевами ручной выделки. Это было очень красиво. Сверху, на кровать накидывалось покрывало, но так, что бы виден был подзор простыни.
*
         Гобеленовое покрывало! Мечта хозяйки! Светло-голубое, светло-розовое, или салатовое. С розами, с орнаментами растительными, с орнаментами геометрическими, с сюжетами, каких только не было! Садиться на кровать было уже нельзя. Ни в коем случае! Такую красоту задницей тереть. Были ещё покрывала плюшевые, тоже очень береглись.  Самые зажиточные, богатющие бабки сверху основного покрывала натягивали ещё тюлевое, как тогда говорили – германское. Кровать начинала напоминать царскую кружевную колыбель.
*
        Далее раскладывались подушки. Их сначала взбивали, ловко мутузили, придавая им воздушность и нужную форму, потом укладывали одна на одну, от большей к меньшей, самую верхнюю, предварительно хорошенько сунув ей кулаком в угол, ставили «пирожком», или «пилоточкой». Бабулька брала  тюлевую накидушку, прицеливалась, ловко взмахивала руками, и набор подушек красиво покрывался кружевной тканью. Иногда на кровати таких подушечных горок было по две, с двух сторон, в головах и в ногах. У некоторых бабушек  было деление на дневные и ночные подушечные наволочки. Ночные - простые белые, чистые. Дневные – парадные, с вышивками гладью или крестиком, с прошвами, с кружевными вставками полоской или уголком, реже с рюшами, ещё реже с двойными рюшами! На этих наволочках пунцом наливались розы, сидели на персональных ветках яркие попугаи, закручивались в венки гирлянды мелких цветов, трепетали разноцветные бабочки.
*
        Никелированные спинки кровати. Отличная, блестящая вещь. С шарами навинчивающимися с помощью резьбы на свои основания, с вьюнками, пирамидками, с завитушками, финтифлюшками, поперечными и продольными сияющими трубками, смотри – за день не насмотришься!
*
        А ещё очень важно сообщалось
*
        - С панцирной сеткой!
*
И палец вверх…
*
        На стене, у которой стояла кровать обязательно висел ковёр или коврик. Ну, настоящие ковры были тогда редкостью, а вот «германские» гобеленовые коврики были у многих и очень ценились.
*
        Огромное множество сюжетов имели гобелены, лес с оленями, про Красную шапочку, мельницы на реке, замки, лошади, уединённые дома на опушке леса…  Были и плюшевые аналоги, называли их «бархатными» коврами. Для окончательной, бесповоротной красоты, на надкроватные коврики посередине косо прикреплялись кружевные, ришелье, прошва, или вышитые гладью дорожки.
*
        На кушетках-лежанках всё обустраивалось практически так, как и на кроватях. Располагались спальные места подальше от входа и поближе к окну, сбоку от него.
*
        В этих маленьких домишках-хатках были всего одна две комнаты, иногда вход сразу с улицы, чаще через лёгкий «колидор»-сенки,  или «колидорку», с функцией веранды. Поэтому  всё и размещалось в одной комнатушке, - и печка, и кровать, и  обеденный стол, и кухня. Печи, насколько я помню, были одного типа, - плита, это всё сразу и тепло, и чугунная панель с разбирающимися кругами для готовки еды, и духовка для выпечки, называлась она короб. В коробе,  при осторожности, в дождливую погоду  можно было высушить и промокшую обувь. Но тут уж глаз да глаз, что бы не погорела. Мебель вся была самодельная, не магазинная - и столы, и табуретки, и полки. Главная комната называлась залой или залкой
*
       - У залку проходи, бери стулку и садись.
*
Такие слова можно было услышать, если ты пришёл к кому-нибудь из местных, с Пограничной.
*
         Но никто меня конечно к себе не звал, а наоборот, заметив, что я застоялась у двора, тётки говорили
*
         - Чего тебе, девочка? Иди себе, иди.
*
         - Кто там. Мария? Чего?
*
окликала хозяйку, услышавшая её голос соседка
*
         - Да никого. Так, девочка чужая…
*
         А дворы были тоже очень интересные. Садик с вишнями, черешнями, абрикосами, яблоками, алычей. Огород со всем, что можно вырастить для стола. Картошка - немного, лишь бы молодой на стол хватило. Если побольше, то отдельным огородом,  обнесённым  плетнём, где-нибудь у леска раскорчёванным и занятым.  Огурцы – большая  плоская грядка, сорта тогда были такие, что в конце июля огурцов уже не купить, заканчивались. Помидоров сажалось много, в основном красные, размера среднего. Большие розовые гиганты и желтые, появились на огородах наших мест уже ближе к семидесятым годам.  Лук и чеснок, зелёный горошек для внуков, если они есть. Чахлая капуста, как бы ошалевшая и обмельчавшая на высокой кривой кочерыжке, от непривычно жаркой для неё среды обитания. Рыжеватые высокие зонтики укропа там и сям по всему огороду, петрушка.  Бродяга и пират хрен в самом дальнем углу огорода, лопушистый и похожий на банановый куст, посаженный на отшибе за дерзость и упрямство в поведении. Про него говорят, что если забыться, так он весь огород займёт. Что- то не помню, видела ли я  в детстве на этих огородиках баклажаны, которые местные называли синенькими и болгарский перец? Потом, попозже они точно стали встречаться у всех на дачах, и правильно - культуры очень подходящие для нашего южного климата. Вдоль изгородей росли кусты малины, смородины и крыжовника, но выглядели они намного более заморёнными, чем, скажем, их собратья на Южном Урале, где у бабушки на даче они проживали  очень сочными, пышными и обильно отдающими ягоду. Нормальные были, одним словом, огородики, только и знай, что обихаживай!
*
        Для удобства хождения по двору, во всех основных направлениях дорожки были выложены, у кого битыми кирпичами, у кого диким камнем-плитняком, широкими обрезками досок, где и просто протоптанные.  У кого как.  Потом, попозже, очень часто стали внутридворовые дорожки цементировать-бетонировать, да ещё в виде желоба, с боковой невысокой стеночкой-поребриком.
*
        Во многих двориках стояли летние печи, это что бы жару в дом не носить, и без печей лето знойное. Да и мухи не так в хату лезут, когда в ней готовки нет. В тёплое время  и стирали бабульки тоже на улице, А что, красота! Поставят похожее на гробок цинковое корыто на две табуретки, или ещё что приспособят, и швыркаются в волю. Тут  не страшно и пол водой залить. Лягут грудью на извилисто-ребристую металлическую, в  толстой деревянной раме, стиральную доску и ну по ней бельё гонять! Кипит работа в корыте. А подостынет чуток, так с печки ведро с кипятком снимет старуха и прямо в корыто плеснёт-добавит. Стирали тогда все хозяйственным мылом, порошков ещё не было и в помине. Мыло было коричневое, толстое и вонючее, но грязь отстирывало. Что бы не гонять кусок смыливая с него пену, очень часто его тёрли на тёрке и в воду кидали мыльные стружки, так оно растворялось быстрее.
*
         Как-то вначале шестидесятых годов, приехавшая в гости папина тётка привезла из Москвы в подарок моей маме новинку из новинок – стиральный порошок «Новость», целую фабричную коробку, пачек двадцать. Цвет упаковок был вроде бы сине-голубой и с нарисованными мыльными пузырями. Растворялась эта диковинка в тёплой воде мгновенно, стирала очень хорошо, давала много сверкающей крупными пузырями пены. Мама, добрая душа, раздарила больше половины соседкам, что бы все порадовались такому усовершенствованию в стирке. Стиральных машин тогда ещё не было ни у кого из наших знакомых.
*
         Эта папина тётка вообще была человек кардинальных решений, - если она везла что-то, что ей самой понравилось, то количество всегда мерялось не штуками, а упаковками. Так один раз она привезла мне целую фабричную коробку больших пачек кукурузных палочек. Наверное, не надо говорить, как велика была моя детская благодарность за подобный размах. Мы эти палочки ели всей Станцией. Я выносила их на гульки по коробке и мы съедали их с друзьями. Почти месяц счастья…
*
         А со стиркой ещё и так поступали – кипятили бельё в выварках, специальных баках с внутренним дыроватым вкладышем, что бы не пригорел нижний слой. Помешивали бурно кипящее, вспузыривашееся, лезущее вверх бельё палками, или специальными деревянными щипцами. Летом на улице это делать было приятнее, чем в доме, уж больно запах у варева был специфичный из-за вонькости хозяйственного мыла, кислый и унылый. Запах бедности.
*
         Да. Дворы. В них во всех были поленницы с дровами. Не такие могучие, какие я потом, во взрослом возрасте увидела в Сибири, в несколько рядов, но тоже труда навалом. Конечно, Черноморское побережье не Сибирь и дров идёт поменьше, и уголёк рядом. И купить его дешевле,  чем за Уралом. В сельском районе Тюменской области я один раз слышала определение морозности ночи такое
*
          - Я за ночь два совка угля на дрова кинул!
*
Это значит – очень холодно. 
*
         Здесь, у нас, уголь на совки никто не считал. Во дворе было выделенное место, где сооружался из досок короб, а в него ссыпали купленный у государства уголёк. В холодное время вёдрами заносили его в комнаты, к печке, и топили. И тут тоже была своя классификация. Ростовская баба Нюра, вечная торговка семечками на пенсии и моя квартирная хозяйка, говорила,  что по размеру уголь для топки делится на «кулак», «орешек», «семечку» и «пыль». У каждого вида своё назначение. Если знаешь, что когда закидывать, будет у тебя в хате тепло, безгазно и уголёк не переведётся раньше весны. А если печь при этом делал толковый мастер, то и потухнет она не через сутки, не через двое, а тогда, когда ты ей разрешишь. Что бы «козла» вынуть вовремя, спёкшийся шлак. Вот баба Нюра и тушила печь раза два за зиму.
*
         Ходили по своим дворам бабушки одетые ловко, что бы и тепло, и не мешало ничего. На ногах калоши, у кого есть – высокие по косточку голеностопа, у кого обычные мелкие, обязательно шерстяные носки грубой домашней вязки, или условно-белые, или коричнево-рыжеватые, гамаши или нитяные чулки, а то и «обмотки» (так называла моя бабушка трикотажные штаны от тощеньких спортивных костюмов. Три шестьдесят вроде бы стоил такой костюм).
*
         На головах бабулек были тёплые линялые платки с кистями, в клетку, или с парными полосами по краю. Носили хозяйки телогрейки-ватники, часто безрукавные для  подвижности, или казачьи безрукавки-овчинки (вот это были по-настоящему красивые вещи, но редкие и сберегаемые). Поверх юбок, кофт и безрукавок часто напяливали бабульки страшенные тёмно-серые линялые из чёрного фартуки, тоже ради бережливости, и нарукавники по локоть.
*
         От таких одеваний выглядели все хозяйки круглыми и монументальными.  С топорами, мётлами, лопатами, совками – весь день на улице. Но дворы  содержали в чистоте, всё что надо – сложено в стопки, укрыто старыми стёршимися клеёнками, придавлено сверху камнями или обломками кирпичей  от ветров-разбойников, норд-оста, да моряка.
*
         Была ещё одна очень интересная деталь тех времён – отрывной календарь. Он был у всех. Называли его многие по старинному - численник. Молодые, повесив, могли забыть и  не отрывать листки неделями. А бабки – нет! Для них это был важный ритуал. Знак, что ещё один день, слава богу,  честно прожит,  и что новый день пришёл сменить вчерашний. Для возраста очень важно подтверждение правильной последовательности жизни.
*
         Висели отрывные календари на специально купленных длинненьких  картонных подложках-плакатиках разных тематик, о семье, советских праздниках, природе и прочих. Иногда, вместо картонных висели подложки фанерные, фигурно, кружевно выпиленные лобзиком, это казалось очень красиво, как и подобные полочки для безделушек. На обратной стороне листков обязательно были маленькие статейки, рецепты блюд, советы по ведению хозяйства, шутки. Вывешивали бабульки свои календари на видных местах, отрывая листик, обязательно прочитывали обратную страничку, и, если содержание казалось важным, то листок не выкидывался, а косо заправлялся за календарь, что бы под рукой был.
*
         Не помню не одной немощной бледной бабуськи в этих халупках-двориках. Все они были с кирпичным румянцем круглый год, энергичными, деятельными, аккуратными. Видимо, такой образ жизни был по силам, лишь здоровым и жизнестойким пожилым дамам...
*
         Недавно я побывала в местах своего детства.
*
         Вместо школы – неопрятный пустырь с заросшей развалистой яминой посередине. А дома знакомых бабушек – или полуразвалившиеся неприбранные хибары, или откровенные бомжатники,  площадки под стройку, новые частные коттеджи, для совсем другой жизни. И нет там старых знакомых - деловых и основательных бабулек из моего детства.
*
        И не стоят на остановке в город изнаряженные по праздничному "в люди", строгие, неулыбчивые бабки. В черных плюшевых сильно приталенных жакетах, рукава пузырём  манжетами присобранные, с рядом крупных выпуклых пуговиц, с четырьмя выточками по талии, с красиво обливающим грудь плюшем, с волнистым подолом по полбедра. В ладных длинных складчатых шерстяных юбках. В неизменных галошах на шерстяной носок, или в ботах "прощай молодость" с граблями-застёжками. В новых,"для города", ярких косынах, или оренбургских платках на головах.  С запахом одеколона "Красный мак", "Пиковая дама", "Сирень". И все с объемными кошелками, плетёнными из куги. На рынок собрались бабульки. Да мои ж вы хорошие, ишь как принарядились!..
*
         И так обидно мне стало, когда поняла, что нет уже здесь ничего из того, что мне так нравилось. Вот и решила вспомнить и записать, как это было в шестидесятых…

Кошка Мишка

Котёнка маме подбросили биологи. Заканчивалось лето, экспедиция сворачивалась, а прикормленный кошачий подросток оставался не у дел. Москвичи не смогли просто бросить привыкшее к ним существо и уговорили местную сотрудницу, работавшую  рядом с ними в химкорпусе, забрать малыша. Вот и появилась в нашей семье кошка Мишка.
*
         Биологи напутали с полом и дали ласковому зверёнышу мужское имя. Мы поначалу так и думали - кот, но первый февральско-мартовский  загул всё поставил на свои места. Кот оказался кошкой, а имя менять не стали, бывают же француженки Мишель, решили мы. Только я по детской привычке часто называла его он
*
         - Мишка пришёл.
*
Так что и тут, в рассказике, если спутаюсь, проведу по мужскому, то это от  далёкой памяти.
*
         Была Кошка Мишка тихой, неброской, некрупной. Худенькая, никогда не разжиралась до круглых боков и хомячьих щёк.
*     
         Расцветка - интересная. Вся шкурка покрыта пятнами, серыми,потемнее и посветлее и почти чёрными, рыжими, яркими и светло абрикосовыми, много белого и серо-полосатого. Пёстренькая, короче, киска.
*
        Шерстка густая, но тонкая и не длинная, подпушек не выделялся. Мордочка скорее узкая, чем круглая, но не острая, сглаженная. Ушки торчком, опушены  по контуру волосиками, как ресницами.
*
        Глаза цвета стареющего желудя, жёлто-зеленоватые, крупные, спокойные, можно даже сказать - мудрые и добрые.
*
        Повадки у Мишки были не навязчивыми. Никогда она не вовремя не тёрлась о нас, не мяукала, выпрашивая что-то. Всегда сдержанная, но очень внимательная. Её глаза следили за жизнью семьи, мозги накапливали информацию, перерабатывали и делали правильные, иногда удивляющие нас выводы. Но об этом чуть позже.
*
        Где то через полгода после того как кошка появилась в семье, весной 1960 года,  нам дали отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже "карточного" домика. Так его называли взрослые, за лёгкость стен.
*
        Домик так себе, квартира махонькая, ни горячей воды, ни ванной комнаты, газ из баллона, плита мастодонт, жестяная раковина с латунным краном, под  длинным желтым носом которого всегда висела капля , туалетишко из прихожей, двадцать сантиметров до унитаза, и только дверь прикрыть, ноги поджаты...
*
        Но столько счастья!
*
        Своё жильё. Без общей коммунальной кухни, без туалета на две семьи. Мои родители были людьми мало конфликтными, не избалованными хоромами и благами, но  счастье жить одним было понятно всем. Тут и объяснять ничего не надо.
*
        Из коттеджа, в котором мы  занимали одну из трёх комнат, вышла процессия. Отец с табуреткой в руках, его приятель Виталька Севостьянов, химик от бога, добряк, холостяк и чудак, как большинство талантливых людей, с банкой молока и стаканами, очень волнующаяся мама, прижимающая к груди Кошку Мишку, и я подпрыгивающая от нетерпения и всё норовящая побежать, с финиками в бумажном кульке.
*
        Прошли по мягкой тропинке от дома до кипарисово-каштановой аллеи, миновали фонтан(любовь и радость всех детей нашей научной Станции), выпуклый, похожий на перевёрнутую детскую качалку мостик с перилами, дорогу,пересекающую всю территорию, и лёгшую прямым  углом от проходной до моря. Вошли в дубовую рощицу вокруг электростанции, снабжающей нас энергией строго до одиннадцати часов вечера (потом свет один раз мигал, предупреждая, и почти сразу выключался до утра), по дорожке приблизились к первому из двух новых домов.
*
        Подъезд с козырьком над входной дверью. Деревянная, приятная своей натуральностью лестница на второй этаж, площадка, дверь направо. Здесь мама поймала меня за руку и взволновано сказала мужикам
*
        - Подождите! Не входите. Сначала Мишку!
Отец с другом потеснились, приняли в сторону.
*
        Мама отцу
*
        - Владик. Открой дверь и отойди.
Папа так и сделал.
*
        Мама наклонившись в дверной проём аккуратно высадила Кошку Мишку. Взрослые внимательно наблюдали. Мишка спокойно прошла в комнату, обошла углы и села посередине пола.
*
         - В-в-в-сё! Пр-пр-принял!
Завопил  заикающийся дядя Виталька.
*
          - Нормально жить будете! Кошак одобрил!
(тогда ещё мы не подозревали, что Мишка - девочка, поэтому папин друг говорил о ней в мужском лице).
*
         Счастливая, сразу расслабившаяся и вся засиявшая мама, быстро отняла у нас табуретку, молоко и финики и посреди пустой комнаты устроила банкетик. С тех пор я на всю жизнь полюбила есть вместе два этих чудесных продукта.
*
         Зажили мы самым прекрасным образом в этой квартирке, с распахивающимися панорамным видом на море, вчетвером - папа, мама, я и Кошка Мишка. И такое надёжное там было счастье,что если сейчас мне снится родительский дом, то это только та, станционная халупка, а никакие другие более поздние квартиры
*
        Родители мои были молодыми, лёгкими на ногу, поэтому мы много гуляли по окрестным горушкам, низким южным лескам, по долине речки Ашамбы. Куда ноги несли, туда и направлялись. Собирали яблоки дички и такие же груши, терн, ежевику, боярышник, шиповник. И всегда с нами гуляла Кошка Мишка. У неё выявилась страсть к путешествиям. Не помню случая, что бы оглянувшись, уже далеко от дома, кто-нибудь из нас не обнаружил, что следом, бесшумно ступая, идёт Мишка.
*
         Время от времени кошка пропадала из виду, и я начинала плакать. Ныла
*
         - Мишка потерялся. Теперь заблудится. Домой не придёт.
*
Родители смеялись. Уговаривали меня,что такой потери случиться не может. Потому что Мишка зверь, а звери не теряются там, где живут.
*
        Потом кошка выныривала из кустов и начинала деликатно мяукать, перегораживать нам путь и тереться о ноги. Родители говорили
*
        - Мишка нас куда-то зовёт. Хочет нам что-то показать.
Шли за ней.
*
        Недалеко, на тропинке лежала кучка мышек-полёвок, штук пять. Кошка гордо сидела рядом. Хвалилась успехом.
*
        - Ай, да охотница! Ай, да умница! Добычу нам показывает! Делится!
*
        Родители по очереди гладили Мишку,смеялись. Я радовалась, что Мих нашёлся, но очень расстраивалась за мышей. Никакой живности я не боялась, поэтому смерть маленьких трогательных зверушек меня печалила до слёз, даже временно меняла отношение к кошке. Она уже не казалась мне такой родной и доброй.
*
        - Ну что ты, Иришка, не расстраивайся. Мишка же хищница, так надо.
*
        Нашли чем успокаивать. Получается, что я живу в доме не с  меховой добротой (какой и была наша кошка на самом деле), а с жестокой охотницей. Это совмещалось очень трудно, и не сразу я забывала "проступок" своей любимицы. А эти ещё оправдывают её! Тоже мне заступники. И мышек рыженьких им не жалко!
*
        Охотницей Мишка оказалась страстной и умелой. В квартире мышей отслеживала тщательно и они забыли к нам дорогу. Но зато очень мучили соседку по дому, жившую под нами на первом этаже. Лилия Яновна очень часто просила на ночь нашу истребительницу, и та её никогда не подводила, всегда всю добычу складывала  посреди главной комнаты и не уходила, пока не убеждалась, что кучка замечена и оценена по достоинству.
*       
         Посещая эту соседку снизу, Мишка увидела и поняла, какой серьёзный, цельный и заботливый она человек, поэтому , видимо, решила сделать ей подарок.
*
         Родив очередную стайку котят, Миха выбрала из них рыжую девочку, взяла её в зубы,спустилась на первый этаж, дождалась, когда соседская дверь откроется, и шмыгнула в дальнюю маленькую комнату под кровать. Там она свою доченьку положила на пол и замяукала, призывая Лилию Яновну. Леди была очень удивлена, и сама фыркнув, как породистая кошка, отнесла котёнка нам со словами
*
        - Ваша Мишка что-то напутала!
*
        Так повторялось несколько раз, котёнок опять оказывался внизу под кроватью, пока до всех участников удивительного события не дошло, - это не случайность, кошка ничего не напутала, а надо посмотреть, что же она собирается делать!
*
        Рыжую девочку уложили в коробку с тёплыми тряпочками, там, куда её приносила кошка. Мишка спокойно покормила её и ушла к нам, к другим пятерым котятам, которыми и занялась. Так она и стала жить на два дома, пока  её дети не подросли.
*
        То есть, оценив Лилию Яновну по достоинству, наша кошка, безошибочно выбрала из помёта самую ловкую по мышам, и подарила. Девочку назвали Пусси. Она прожила у наших соседей до самой смерти и мышей в их доме больше не было!
*
        Я котятам всегда радовалась. Ждала их с нетерпением. Игралась. Приходила подружка Натаха и тоже развлекалась с ними. Все проблемы пристраивания подросших особей были на родителях, а мы получали чистое счастье общения с пушистыми весельчаками.
*
        Однажды, Мишка родила в очень холодное время. Коробка с совсем ещё маленькими котятами стояла в моей комнате, температура опускалась, кошка запаниковала и начала таскать своих детей в мою кровать.
*
        А я в детстве и молодости спала, как убитая. Отдавалась сну полностью и ничего не видела и не слышала вокруг, хоть пушки палят, хоть гром гремит. Ничего не понимала и  не чувствовала. Но металась.
*
        Раздавила, короче, я одного котёночка, невольно, не зная, что кошка перебралась со всеми ими ко мне под одеяло. Хоть бы она, дурочка, царапнула что ли меня, или бы замяукала громко. Но дело случилось. Обнаружили это родители, пришедшие меня поднимать. Молодые были, не хватило у них мудрости незаметно убрать его, удивились, стали обсуждать. И я увидела и услышала.
*
        Конечно, я почувствовала себя государственным преступником номер один. Дело было в декабре, в школе, я в первый класс тогда ходила, учительница наша, Мария Николаевна, увидела, что со мною что то не так.  Она внимательная была, мудрая, бывшая белорусская партизанка. Звонок прозвенел, все на перемену кинулись, а меня она оставила, подошла, села рядом, к себе лицом повернула
*
        - Ну-ка погляди на меня, девочка. Что случилось? Ты же сама не своя! Давай, рассказывай.
*
        От теплоты и участия, внешне сухой и суровой учительницы, я чуть оттаяла, и, через облегчающий душу град, хлынувших слёз, начала дрожа и всхлипывая, теряя влагу из глаз и носа, рассказывать, как я раздавила котёнка, и какой он был весь холодный и мёртвый, и какая я , получается, плохая, и Мишка меня теперь любить не будет.
*
        Выслушав меня очень внимательно и ни разу не перебив, Мария Николаевна сказала
*
        - Ты ни в чём не виновата, потому что не знала и не чувствовала, что кошка принесла в постель котят. Конечно, малыша жалко, но пусть твоё сердечко успокоится. Ведь осталось ещё несколько. И кошка сердиться не будет, она поняла уже, что была неправа, и больше так никогда не сделает. А мы с тобой сейчас пойдём и умоемся, пока все на дворе бегают.
*
        И Мария Николаевна повела меня к жестяному умывальнику, висящему в коридоре между классами, рядом с печкой голландкой, велела высморкаться,помогла умыться, улыбаясь, вытерла мне лицо, сунула полотенце в мокрые ладони... Короче, как в присказке - Боль да беду водой отведу. И отвела.
*
         Кошка-Мишка была плодющщая, рожала по многу котят, бывало и два раза в год. Были все котята шибко разные. Очень мне запомнилась Пусси-кэт, которая была подарена соседке. Сильно она пришлась по духу той семье. У хозяйки и кошки было много общих черт. Строгость. Серьёзность. Аккуратность абсолютная. Некоторая сердитость, - обе могли зафыркать, если им что-то приходилось не по нраву. До сих пор удивляюсь, как чётко тогда наша кошка определила, которого из котят надо подарить именно этим людям.
*
        Была изумительная кошечка Маркиза, рождённая  в третьем помёте. Вся чёрная, очень пушистая, с белой манишкой и белым овалом вокруг носика. Такая красавица.
*
        Были и другие очаровательные малыши.Но папе надоели постоянные заботы по пристраиванию "в хорошие руки" и один из приплодов он притопил.
*
        Больше наша умная кошка дома не рожала. Находила безопасное место, то в дровах, то на огороде, и выхаживала своих детишек там. Приходила домой, ела, пила и бежала назад к котятам.
*
        Вот в одном из таких выводков и родился бандит, хулиган и вор, получивший прозвище - Нахалёнок. Внешне он был очень похож на Мишку, внутренне - антипод. Очень часто за его проделки доставалось маме-кошке, путали их соседи. От наших домов кот не ушёл, шкодил там , где родился. Представляю, как страдала порядочная мать, у которой на глазах развивался такой негодяй-сын.
*
        А в 1965 году родители подарили мне братика, которого я, забраковав данное ему имя Сергей, с самого рождения стала называть Сеней, Сенечкой. Начались сплошные хлопоты. До года брат орал денно и нощно, мама сбивалась с ног, меня отправляли гулять с ним. Надо было видеть, как мы с дружком Сашкой везём понуро две коляски, в одной мой брат, в другой его сестра. А вокруг лето. Все друзья веселятся до упаду, и только мы прикованы к галерам.  Одно утешало, что всё же вдвоём. Правда, привыкли. Маленьких любили.
*
        Но и шкодили. Бегали с колясками вниз по дороге к морю, кто быстрее до причала примчится. Ох и попало нам, когда этот спорт обнаружился.
*
        Иногда выгуливать брата становилось не в моготу, это, например, когда у нас в клубе шёл обожаемый нами с Наташкой французский фильм "Три мушкетёра". Смотрели его двадцать три раза за детство, и каждый раз, как в первый, со всеми восторгами, страхами и обожаниями. Вот так, однажды, привезли его в какой то очередной раз, а мама легла отдохнуть, папа отправился чинить свою драгоценность - "Яву", красавицу вишнёвую. Значит, мне опять с Сенькой по Станции таскаться. А в клубе фильм, и все мои друзья там, во Франции, и все повторяют хором за мушкетёрами любимые фразы, а взрослые смеются. Вот и поехала я во двор лаборатории, где отец с мотиком возился. Покрутилась. Не замечает нас вроде бы. Сенька спит. Поставила я коляску рядом с этой парочкой, да и рванула к клубу. Для очистки совести, в зал не вошла, а стала с улицы в щель светомаскировочной ткани смотреть, вроде бы я как и не в кино... Зазевалась, рот открыла, гляжу-радуюсь. Счастливая, просто нет меня тут, вся там, при дворе! И вдруг, чувствую, сильная рука хватает и сжимает мне ухо
*
        - Мерзавка такая!
А! Это папа рассерженный меня побежал искать, нашёл и выцепил.
*
        - Мне же такими руками даже до коляски не дотронуться, а Сергей плачет!
Папа потряс у меня перед лицом чёрными, в какой-то мотоциклетной липкой гадости, ладонями.
*
        Ага. Значит за коляску он не может такими лапами браться, а за моё десятилетнее ухо - запросто! Ну где логика!?
*
        А Кошка Мишка так полюбила моего маленького братика! И, как всегда у неё бывало, не попусту, а с пользой для семьи. Она стала с ним нянчиться. И начиная с этой кошки, которую брат зрительно не помнит, он стал страстным кошатником-фанатом. Жить без них не может. Я-то больше по собакам, а ему только котейку подавай. И до сих пор.
*
        Лежит малёк-братик в большой комнате на фланелевой пелёнке, на родительском диване. Ножками-ручками сучит, как-будто подпрыгивает от спины и плачет,  да так, что весь дом звенит. На меня поглядит, мордаху свою хорошенькую сморщит и опять рёву! Ну что делать?! А Кошка Мишка подходит, садится рядом, на диван ни-ни, на полу, умная. Лапку вверх вытянет и за плечико брата этой мягкой лапкой хвать-хвать. Сенечка круглый глаз скосит, что это такое его трогает?  И плакать забыл, заинтересовался. Лежит улыбается. Мама с кухни выглядывает, там такая квартира была, что всё под боком, что это сын замолк? А это нянька Мишка  его успокоила, лежит братик, гукает, хохочет.
*
        Когда случилось у нас землетрясение в 1966 году, очень волновалась Мишка, двери подъезда собой перекрывала, не давала мне с приятелями зайти. Только мы на лавочку рядом со стеной дома расселись, как тряхануло, лавочка - вжик, и от стены как лодка отплыла. Побежали люди из квартир, кто со стульями, кто с котомками, а папа с Серёжкой на руках. За ним мама перепуганная. Санькин отец прыжками на горку Дооб понёсся, посмотреть не идёт ли цунами. А нам радости, нам разговоров на неделю! Как тряхнуло, да как поехало, и кто что при этом подумал. В тот день у нас мост через Ашамбу треснул, тот старый мост, с красивыми цементными  литыми загогулинами, хочешь они тебе конь, хочешь - карета, хочешь кресло. Отличные были штуки. Теперь мост новый, и он просто мост.
*
        А один раз Мишка наверное от смерти меня спасла, первая обнаружив сколопендру в квартире, и бросившись на неё. Сколопендра сильно кошку ужалила, много яда ей отдала. Поэтому, когда я, по привычке босая, шлёпала по полу, и от начинающейся фамильной близорукости приняла насекомое за рыбий позвоночник, упавший на пол, и наступила на него, от лени обходить, укус мне достался с меньшим количеством яда. Так долго мы тогда с Мишкой болели!
*
        Сколько кошек у нас после смерти Мишки было, ни одна ни в какое сравнение с ней не шла! И красивые, и пушистые, и любили мы их... Но... Кошка Мишка была настоящей личностью не только с характером, но и с большим интеллектом.
*
        Жалко, век у кошек против нашего короткий.

Страшная месть

начало 70-ых.

У нас был очень хороший класс. И очень сильный, как тогда говорили,- много толковых учеников и несколько отличников, особенно хорошо дела обстояли с математикой. А ещё мы были  дружны. Учились вместе с первого по десятый, и так друг к другу привыкли, что даже деление на мальчиков - девочек особо не замечалось. Только романтизма всякого с возрастом прибавилось, а группировок по признаку пола не возникало.
*   
        Но в сентябре 1971 года, в наш уже 10 "А" класс пришёл новенький. Игорь Игошин. Коричнево-рыжий, нежная прозрачная кожа лица - вся в крупных коричневых же конопушках. Лицо хорошо выточено, угловатое, выразительное, глаза зелёные, рост средний, упитанности никакой,- худенький и стройный. Нормальный мальчик, ничем от других учеников не отличался, папа, как у большинства - инженер одного из многочисленных орских заводов. Больше пол-класса у нас было с инженерами да техниками в биографиях.
*
        И вот стали мы, девочки, замечать, что уж больно он неприветлив к женской части класса. Угрюмничает, в лицо не смотрит, если и отвечает на девчачий вопрос, то цедит сквозь зубы. Было это и непонятно и обидно, ведь ничего плохого мы ему не делали.
*
        А с мальчишками наоборот начались у него полная дружба и взаимопонимание. Всё бы это ничего, если бы не было видно, что как-то не так он влияет на наших пацанов. Вернее, сначала  заметили, что они к нам сильно изменились и только потом, стали понимать , что это дела Гарика, так Игоря звали окружающие.
*
        Если раньше и шутили и смеялись все вместе, то теперь стали мальчишки всё воспринимать как-то болезненно и в штыки. Разговаривали с нами грубо, могли и оттолкнуть от себя, рукой отвести. Любимым ответом на вопрос, начинающийся на слово "что", стала у них приговорка
*
        - Чё-чё? Да ничё!
Могли сказать любой из нас
*
        - Отвали!
*
Не дослушивали, смеялись. Сбившись тесной группкой на одной из парт "камчатки" о чём-то шептались, сверля нас ехидными глазами, усмехались...
*
        Очень стало неуютно в классе. Как такому дать отпор? Ведь могут не дослушать, рукой отмахнуться, и пойти в развалочку, не оглядываясь. А ведь какими мы хорошими приятелями были совсем ещё недавно!
*
        Короче, мы с девочками поняли, что надо срочно что-то делать. В один из уроков, который был у мальчишек, а у нас его не было, то ли Труды, то ли Военное дело (не помню уже точно), мы собрались и стали думать как жить дальше. Предлагали разные варианты - и собрание комсомольское, и диспут на тему правильных отношений, и сценку придумать и перед мальчишками разыграть... Но всё упиралось в то, что с любого из этих мероприятий можно было встать и уйти, ещё и понасмешничать в дверях над "глупыми курицами". Надо было придумывать что-то беспроигрышное, от чего не отмахнуться...
*
        Значит, "наш ответ Керзону" должен быть строго материальной шкодой.
*
        А это как? Пальто резать? Сменную обувь портить? В чернильницы муку подсыпать, что бы чернила соплями тянулись за перышком и тетрадь пачкали фиолетовыми мухами, да червяками?
*
        Ни на что подобное первому и второму пункту мы бы не пошли, хватило ума понять, что это не тот ответ.
*
        Насчёт чернильниц всё бы было очень неплохо, но беда в том, что кончились они в школе, прошло их время, уже в шестом классе писали кто авторучками, кто шариковыми новомодными...
*
        Но поскольку идея  уже оформилась,  надо было искать какое-то материальное дельце, которым можно сконфузить и посрамить наших ухарей. Стали думать дальше.
*
        И тут у меня  из памяти выплыла и стала перед глазами бабушкина жестяная коробка фирмы "Жорж Борман" доверху наполненная разномастными пуговицами всех времён и мод. Я давно уже забираясь в неё, перебирая и удивляясь разнообразию форм, размеров и материалов этих пуговиц, подумывала, как бы их куда-нибудь применить, ведь лежат мёртвым грузом. А интересные они какие, забавные!
*
        Ну и конечно при этом воспоминании месть  мгновенно оформилась в материальную форму
*
       - Девки! Девчонки! Я придумала!
*
Радуясь и торжествуя от оригинальности пакости, я выложила свою идею. Вкратце описав подружкам содержимое бормановской коробки предложила
*
         -  К следующему уроку по мальчишеским трудам - выбрать из шкатулки моей бабушки самые крупные, самые яркие и самые несусветные по нынешним временам пуговицы,
*
        - Принести их в класс, строго по количеству наших мальчиков,
*
        - Всем девчонкам в этот день прийти с  ножницами, иголками и суровыми нитками, всё равно какой расцветки,
*
        - Как только пацанчики уйдут на свои занятия и прозвенит звонок на урок, броситься всем сразу к вешалке в конце класса, где висят наши верхние одёжки, каждой взять по  мужскому пальто или шапке и быстро, но очень надёжно пришить к лапотине огромную пуговицу в самом неподходящем и самом заметном месте,
*
        - А когда они заметят и станут пытаться оторвать позорище, мы с ножницами в руках объясним им, как ужасно они вели себя в последнее время, а при этом ещё и насмехались
*
        - Да что вы можете нам сделать, тупые гусыни!
*
        Подружки план приняли с огромной радостью. Трое из нас сразу после уроков отправились ко мне домой, к заветной коробочке.
*
         Бабушка, радуясь успеху своего  умного скопидомства, вынесла нам из спальни в большую комнату свою  жестяную шкатулку, напевая себе под нос скороговорочку
*
         - Жорж Борман - нос оторван.
*
Нам тогда не было дела до старины. Потом только я узнала,что это была расхожая дразнилка начала двадцатого века.
*
         А тогда мы упиваясь предвкушением мести, все склонились над бабушкиным пуговичным Эльдорадо, и перебирая, выхватывая друг у друга, пищя, смеясь и шыкая для сохранения тайны, выбирали десять самых нелепо смотрящихся пуговиц.
*
        Это когда-то они, может быть, да и наверняка, были образцом вкуса и остриём моды. А сейчас, в начале семидесятых, огромные, с пол ладони  белесые плоские блямбы, крученные в рог костяные палки разных цветов, выпуклые объёмные  стеклянные полусферы с кантиком по окружности, обсосанные переливающиеся,  корявого перламутра, квадраты со сглаженными углами, казались нам  смешными предметами Древнего Мира. И надо же, ни одной современной металлической пуговки, которые стремительно входили тогда в моду, об руку с кительными женскими жакетами и пиджачками.
*
        Выбрали. Показали коллективу. Все остались довольны. Надо было только дождаться дня мести.
*
        Пятница. Первый урок. Второй. Мы все на нервах. Дёргаемся. Интрижничаем.
*
        Вот интересно, у мальчишек засосало под ложечкой от предчувствия? Ведь мы себя так вели необычно, будто одно грозовое облако, не способное спокойно дождаться, когда по команде от молнии с громом из него хлынет ливень.
***
        Что-то они почувствовали.  Оглядываться стали. Глаза такие, с вопросом, что, мол, происходит? Но ведь чудес не бывает. Мутят что-то девки, да что с них взять.
*
        Возможно с такими мыслями наши парни и ушли на свой мужской урок(труды ли, военное ли дело).
*
        А мы все сели на парты камчатки, перед вешалкой, с полностью готовыми подручными средствами и стали ждать звонка на урок, тихо распределяя кто чью одёжку схватит, что бы быстро дело шло.
*
        Звонок! Тонечка наша, сразу к двери, на атас. У неё ручки нежные, быстро работать не могут, зато у двери пригодилась, мало ли что, мало ли кто.
*
         А мы все - каждая к выбранному пальто, уже заранее присмотрелись и договорились, кому куда пришивать будем, что бы посмешнее.
*
        - Девки! Не ленитесь, покрепче давайте, нитки не жалейте, что бы не оторвать!
*
Подбадривала нас всех практичная Галчонок.
*
          Быстро справились. Один из вариантов поначалу у нас был такой - понашить этих пуговиц, и пусть они так домой идут, что бы весь город Орск над ними похохотал. Но потом мы стали понимать, а ведь тогда мы самого главного не увидим - их реакции. Как же так? Ведь обидно! Столько труда, такая подготовка, а хохотать над мальчишками будут другие, не мы. И стало понятно, что и сами мы не выдержим, и ни к чему выдерживать, всё должно быть замечено в классе.
*
        Так мы их и ждали с военных трудов, вояк наших и тружеников. Сели все на последние парты, повернулись лицами к вешалке и входной двери.
*
        Звонок с урока. Повалили в класс мальчики. Сразу к вешалке, домой одеваться. На нас взглядывают, удивляются, что мы по домам не разбрелись, наши-то уроки закончились раньше. Мы молчим и мальчишек с вешалкой глазами сверлим. Они напряглись, подлянку чувствуют, а что конкретно - понять не могут! Начали на себя пальтеца, да"москвички" натягивать(куртки драповые такие, модные тогда).
*
        У Лёшки Ватрушкина пальто из какого-то рыхлого нейлона на поролоне(рыбий мех) и поблёскивает так чешуисто, тускловато. Повернулся к нам Лёха спиной, одеваясь, мы не выдержали, как грохнули хохотом. На спине, под плечом, на правом боку нейлоновой лапотины сияет огромной розеткой белесая  пугва, ладонью, не пальцами её брать можно, такая солидная вещь. Мальчишки увидели лишнее на лопатке у Лексея, пальцами тычут, смехом давятся, а понять, что это не одного Ватрушкина беда, пока не могут.
*
        Потом у Андрона на плече завитушку рогастую розовую разглядели.  Схватили систему, стали  каждый себя осматривать, и друг дружку. А у них у всех - у кого на рукаве, у кого на отвороте, у кого на самом низу - украшения чисто декадентские - модерн начала двадцатого века в действии. Давай отдирать, а оно не отдирается, нитки-то суровые, да в двойне сложенные, иголки цыганские я бабушкины принесла, благо дыры в этих старорежимных пуговицах с ноздрю слона!
*
        Один Виталька Шорохов, чисто дурачок, радуется - нет у него ничего, пальто, как пальто. Он и снимал, внутрь заглядывал, и рукой проглаживал, ну, нету, пожалели его девчонки!
*
        - А у меня без пуговиц! Ура! Не пришили мне!
*
        А мы сидим, смехом давимся опять, ждём, когда Виталька свою знаменитую семисезонную фуражку одевать начнёт. Лихо так он её на голову закинул! Пуговица, самая большая в коллекции, на  длинной ножке из восьми ниток скрученной, по спине его - хлысть! А он от счастья сразу и не понял, что это щёлкнуло. Мальчишки разглядели, кепку ему повернули, повисла пуговица гирькой ниже носа.
*
        А Гаррику мы двойную пакость припасли, мало того, что пуговица ему самая яркая досталась, так мы ещё со старинной дохи огромный крючок с парной  встречной петлёй ему на пальто бело-коричневого меланжа, на месте заднего разреза  пришили и застегнули.
*
         Пока они пытались без нашей помощи отодрать от пальтишек пуговки мы им и сказали всё, что думаем о поведении их последнего времени. Ошарашены они здорово были. Вся ведь  политика строилась на том, что, мол, вы нам сделать сможете.
*
        А ведь смогли, и самое непредсказуемое.
*
        И вперёд думать предложили, поскольку у женщин может и ум по ихнему, по мужскому, короткий, да коварство долгое.
*
        Помогло наше хулиганство. Как-то опять мальчишки в нашу сторону повернулись. И Гаррик бычиться перестал. Привык что ли? Размагнитился.
*
        К выпускным экзаменам уже вновь не разлей вода класс был. И на Урал-батюшку за три линии на зеленоватые песчаные пляжи под ивами  все вместе на велосипедах купаться ездили. Мальчишки за рулём, а девочки, кто на раме, кто на багажнике, а кто лучше рядом пешком, потому что ну их, оголтелых, ещё вывалят на дорогу от ухаба.
*
        А уж выпускной целых два раза всем составом отгуляли, сначала как положено со всеми школами города, а через два дня у меня на первом не школьном Дне рождения.
*
         Потом разъехались все. Поступать.

Вот спасибо тебе, что столько вспомнила и написала! Эти бани теперь наверно совсем другими стали, даже и не знаю, у многих свои ванны, душевые магазинные. А может кто и ходит до сих пор в баню? У нас в городе одна точно работает. Бабулек стареньких жалко смертельно, сидит такая - носочки, платочек на голове беленький, сгорбилась, глаз не поднимает, только ладонь протянута совочком. Если деньги есть всегда стараюсь дать. Или салфеточки какие купить у бабусек, ниточки старые. Жалко их.

Ринчик, спасибо. Мне приятно.

Да.Весь мир не спасёшь. Был бы такой платок - кинул его на Украину и он накрыл бы всю страну и действием своим (любовью что ли) всё и всех бы помирил... Ан нет.

Шоколадное воспоминание

    Когда я пошла в первый класс, богом забытой, сельской начальной школы, располагающейся в здании, отнятой у кого-то после революции дачи, за учебным учреждением обнаружился серый, щелястый сараистый магазинчик. Стоял он спиной к глубокому оврагу с ручейком внизу, и боком к огромным виноградникам. Кто в него ходил кроме нас, учеников, не знаю! Товар там стоял по-моему годами!
.
        Спички, соль, мука, черные макароны, крупы. Мы покупали там деревянные ручки, стальные, со звёздочкой, пёрышки для письма и пожелтевшие сухие шуршащие, как осенние листья, нелощённые  двенадцатилистные  тетрадки.
.
        И среди этого скучного, напоминающего послевоенный, ассортимента, стояли шоколадные фигурки.
.
        Заяц, дедок какой-то и белочка.
.
        Всё это до сих пор у меня в глазах. Так хотелось стать обладательницей! Я думала, что если мне купят эти шоколадные игрушки,  я даже есть их не стану, а буду беречь. Мне хотелось изобрести способ заманить моего отца в эту артельную лавку. Чего я только не придумывала, что бы он пришёл в школу!
.
        Но придя и посетив ещё и магазинчик, мой очень близорукий папка, шоколадных фигурок не заметил, сморщил от скуки нос и сказал: "Ну, тут делать нечего, зачем ты меня притащила, пошли домой."
.
        А попросить я так и не решилась, жили-то на копейки, минус государственный займ и по-моему ещё и налог на бездетность, родители не сразу зарегистрировали брак.
.
        Так кончилось моё первое знакомство с шоколадными фигурными изделиями.
.
        Когда я пришла в сентябре во второй класс, магазина над оврагом уже не было…
.
        А ещё через несколько лет не стало и школы.
.
        Теперь, проезжая оставшийся от неё пустырь, я с грустью вычисляю, какая из огромных красавец сосен, посажена лично мною в третьем классе. И мои глаза невольно пытаются разглядеть за деревьями то, чего нет уже много лет - уютного небольшого здания частной летней дачи, с несколькими входами, сложного профиля крышей, роскошными печами,  толстыми надёжными половицами(сейчас таких не делают), тремя удобными крылечными лестницами и лёгкой верандой, в которой располагались библиотека и пионерская комната.
.
        И когда я вижу лишь пустырь, мне начинает казаться, что моё детство случилось не со мной, а с какой-то другой, немного знакомой, грустной и растерянной девочкой.